А ведь в 1991 году имя Валерия Гербутова гремело на весь бывший Советский Союз. Последнее, что сделал Михаил Горбачев на посту президента СССР, — вручил звания народной артистки СССР Алле Пугачевой и «Учителя года СССР» Валерию Гербутову.
Его ученики, которым посчастливилось застать Валерия Александровича на пике его славы и мастерства, до сих пор вспоминают его уроки. Для Алексея Иванова встреча с Гербутовым в 7-м классе стала определяющей. Сначала Алексей стал призером на республиканской олимпиаде по физике, затем в 25 лет стал кандидатом физико-математических наук.
Сегодня доцент БНТУ Алексей Иванов может рассказывать о своем учителе бесконечно. Слушаешь, и не верится, что в школе такое было возможно. Но это было время учителей-новаторов, которых в Беларуси было немало. Даже школы знали не по номерам, а по тому, какая звезда в ней преподает. Школу Гербутова после его победы узнал весь Союз.
«На открытых уроках — по 40 — 50 гостей»
— Когда Валерий Александрович победил в конкурсе, открытые уроки стали для нас нормой. А что такое открытый урок у Гербутова? Это толпа учителей по 40 — 50 человек из других школ, камеры, которые записывают урок, мы сами по трое сидели на двух стульях. В моем теперешнем понимании как физика, это было что-то выходящее за рамки обычной школы. Школьная физика — это наука экспериментов. Ребенка нужно научить понимать и замечать физику в окружающем мире. Валерий Александрович мастерски показывал эксперименты. Если это была зависимость температуры кипения от давления, ставился насос Комовского, кто-то из учеников выходил к кафедре и крутил неистово его ручку, пытаясь создать нужное разрежение. Мы сами в экспериментах устанавливали законы, замечали новые для себя явления.
Помню урок в 8-м классе об испарении и парообразовании. Тема эта в физике сама по себе довольно сложная. Я не знаю, как он это делал, но самые важные параметры — от чего зависит скорость испарения, скорость конденсации — мы назвали сами, хотя этого не знали и учебник заранее не читали. Какими-то наводящими вопросами, шутками, загадками он добивался того, что мы сами рассказывали новую тему. И запоминали, конечно, на всю жизнь.
Только у Гербутова на уроке мог состояться суд над физическим явлением. Тема объявлялась заранее, класс делился на прокуроров и адвокатов. Кто-то из учеников, не обязательно самых сильных, назначался судьями. Мы готовили доводы, почему то или иное явление хорошее или плохое, и в результате что-то мы запрещали, а что-то разрешали.
— Помните, что запретили?
— Мы запретили электрическое сопротивление, зато всячески поощряли силу трения.
А в старших классах мы должны были сами проводить исследования. Валерий Александрович открывал лаборантскую и говорил, к примеру: ребята, вам нужно измерить скорость указательного пальца во время щелчка. Как вы это будете делать, мне все равно. У вас есть все приборы и столько времени, сколько вам нужно. И таких работ было очень много. Мы мерили глубину человеческого глаза, размеры пузырьков газа в лимонаде. Какие-то фантастические для школы эксперименты, которые мне даже сейчас тяжело представить.
Когда работал в школе, тоже старался зажечь глазки учеников. Но удавалось мне это значительно хуже, чем у Гербутова. Нужна для этого харизма… Только он мог на уроке пить кофе, и никого из нас это не оскорбляло, не обижало. Теперь я понимаю, что его мучило давление.
«Мог провести столько уроков, сколько нам было нужно»
— Наш класс был профильным (сегодня в обычной белорусской школе профильных классов нет вообще. — Ред.), поэтому в неделю у нас было по 10 уроков физики. Но если нам нужно было больше занятий, Гербутов совершенно спокойно проводил урок или два перед контрольной, например, или если нам просто что-то было непонятно.
Несмотря на то, что разница в возрасте у нас была лет 30, с нами он был на равных. Не ментором, а скорее старшим товарищем, который просто подсказывал, как учить физику, чтобы она стала понятна. Он мог прийти на урок и сказать: ребята, погода за окном хорошая, пойдемте изучать оптические явления в атмосфере. Мы шли в парк и изучали радугу, рассвет…
Когда в стране в середине 90-х началась гиперинфляция, мы учились в 11-м классе. В конце учебного года мы хотели вместе с Валерием Александровичем съесть торт. Для этого в кабинете физики на стенку был повешен ящик, в который каждый бросал какие-то мелкие деньги. Гербутов тоже клал туда купюры. В конце года зайчики, которые мы туда набросали, превратились в фантики. Но почему-то там оказалось столько денег, что хватило даже не на один тортик.
А еще Валерий Александрович доверял нам в старших классах составлять задачи и контрольные для младших классов. Но было условие: мы сами должны были их прорешать. Если решали плохо, то полученная оценка шла в журнал.
«Двойка за решенную контрольную и пятерка за неправильный ответ»
— У Гербутова была своя система выставления оценок. Он мог поставить хорошую оценку за неправильный ответ, если видел, что ученик здраво рассуждал, аргументировал свой ответ, доказывал его — пусть в результате неправильно, пусть абсурдно. А я получил двойку по физике два раза в жизни. Первый — когда не сделал домашнее задание. И второй — за контрольную работу, которую решил правильно. По традиции я решил оба варианта и разослал классу. Потом в одном из вариантов нашел ошибку, но предупредить никого уже не успел, поправил только у себя в работе. Весь вариант получил четверки, а я двойку с припиской в тетрадке: «Если подсказываешь, то делай это правильно!»
Когда сам стал преподавать, понял, что в школе к нему относились достаточно ревниво. Во всяком случае, когда на уроках я старался, во многом подсознательно, использовать какие-то его приемы, нередко слышал: бросьте эти штучки.
«Сочинения по физике писали регулярно»
В нашем кабинете физики висел огромный портрет Ленина. А это были годы, когда слово «коммунизм» стало почти ругательным. Кто-то на открытом уроке у него спросил: не хотите ли убрать Ленина? Он сказал: «Ни за что. Он будет здесь находиться за одну только фразу о том, что электрон неисчерпаем».
На уроках физики мы регулярно писали сочинения. Помню одно из них на тему «Я — молекула» в 8-м классе. Нам нужно было описать, как ведет себя молекула с человеческой точки зрения. И одна девочка написала, а я запомнил на всю жизнь: «Я молекула газа. Весь день я бегаю и сталкиваюсь со своими подружками-молекулами и так устаю к вечеру, что думаю: лучше бы я была молекулой твердого тела».
